В два сорок он подкатил в райотдел милиции, осведомился у дежурного, где находится комната под номером одиннадцать, и зашел.

Комната оказалась небольшой, уютной, со стенами, окрашенными голубой масляной краской, по которым были развешаны плакаты с рекламой боевого самбо и фото машин производства АЗЛК. Стол, шесть стульев, сейф и книжный шкаф радовали глаз чистотой и простотой линий. Портрет Феликса Эдмундовича дополнял эстетическое убранство кабинета.

За столом с работающим вентилятором сидел лысый мужчина средних лет, с лицом бледным и болезненным. Губы на этом лице почти не выделялись, зато нос поражал величиной и формой. Покатые плечи, пухлые руки, штатский костюм (пиджак — в такую жару?!), зеленая рубашка со сползшим галстуком. «Господи, в какую эпоху я попал?» — с недоумением подумал Никита. Но вслух сказал:

— Я по поводу повестки. Видимо, здесь какая-то ошибка…

Хозяин кабинета молча взял повестку, поискал что-то в куче бумаг, вытащил три серых листа с каким-то текстом, прочитал и поднял на Никиту водянистые, без выражения, глаза. Голос у него оказался хриплым и мокрым, будто он вот-вот начнет отхаркиваться.

— Документы!

Никита протянул паспорт.

Лысый мельком взглянул на портрет владельца документа, отложил паспорт в сторону.

— Вы обвиняетесь в дебоширстве, учинении драки в уличном переходе, столкновении с машиной известного дипломата, наезде на автомашину коммерческого объединения «Валга» и нанесении побоев двум его работникам.

— Что?! — Никита не поверил своим ушам.

— Хватит на то, чтобы сесть по двум статьям на срок от трех до пяти лет. У вас есть смягчающие вину обстоятельства?

— Но это не правда! — возмутился Сухов, справившись с изумлением. — При чем тут моя вина? Я ни в чем не виноват.

— Да? — удивился сотрудник райотдела и вдруг, побагровев, заорал:

— Ты мне здесь невиноватика не строй! Знаем мы таких тихих! Балетчик! Привык небось плевать на закон. Каждый день новая баба, машина, бары, рестораны, коньяк… Нет, скажешь? Я вас всех, танцоров, знаю как облупленных. Живете, не считаясь…

Бац! — ладонь Никиты хлестко ударила по столу. Лысый отшатнулся, мгновенно замолчав, тупо глянул на стол, потом на руку Сухова, оценив ее размеры, мышцы. Потянулся было к кнопке звонка, но передумал.

— Прекратите истерику, — проговорил Никита тихо. — Ни фига вы не знаете, как живут танцоры. Это первое. Ни в чем я не виноват, это второе. Разговаривать я с вами буду только в присутствии адвоката, это третье. Достаточно?

— Вполне, — как ни в чем не бывало ответил лысый. — Садитесь, уточним… э-э… некоторые детали.

Никита невольно засмеялся, махнул рукой и сел.

Дальнейший разговор протекал без инцидентов, криков и угроз, хотя старший оперуполномоченный не отличался ни умом, ни эрудицией, ни другими качествами интеллигентного человека. Был он дуб дубом и хорошо знал только уголовный кодекс и бандитскую среду. В заключение, перейдя на «вы», он доверительно сообщил:

— Но если обвинения в ваш адрес подтвердятся, мы вас и под землей найдем. А тем более если вы снова отмочите какой-нибудь фокус вроде драки. Так что сушите сухари.

Никита вышел молча, хотя его душил гнев и горячее словцо готово было сорваться с губ. Однако, выйдя из райотдела, он поразмыслил и сделал вывод, что легко отделался. По рассказам бывалых людей, попасть в милицию было легко, а вот выйти — очень непросто. Что-то здесь было не так. Такие обвинения и угрозы не произносят зря, а объявив — добиваются признания факта, чтобы завести уголовное дело. Найди они свидетелей — Сухову очень трудно было бы оправдаться. Но… что-то не клеилось. Или, наоборот, все прошло как надо, его решили попугать, и это удалось. Но зачем? Зачем его пугать?

Стоп!

Сухов замедлил шаг, глядя сквозь прохожих остановившимся взглядом. Уж не является ли этот странный вызов без последствий отголоском «печати зла»?! Никита качнул головой, отгоняя наваждение, обозвал себя в душе слабохарактерным, впечатлительным мистиком и поспешил к метро. Через полчаса он входил в мастерскую Ксении.

Сердце вдруг забилось часто и сильно, будто он бежал. А при виде склонившейся над мольбертом художницы — она работала над пейзажем — пришло страстное двойственное ощущение: его ждали и не хотели видеть одновременно! Чувство это все чаще приходило к Никите, и он даже как-то задумался о причине этой странности, но мастерская Красновой не способствовала самоанализу, мысли свернули в иное русло.

Он тихонько прошел за ее спиной в угол, где стояли столик, два кожаных кресла и вешалка, сел в одно из них и принялся разглядывать профиль девушки.

На ее лицо, когда она работала, хотелось смотреть не отрываясь, как на огонь костра или дождь. Когда она работала, то превращалась из феи приветливой доверчивости в фею милой сосредоточенности, и по лицу ее тихо бродили отголоски мыслей и чувств, переживаемых в данный момент. Никита мог часами наблюдать за ней, теряя счет времени, готовый убить всякого, кто посягнет на это существо, способное превращать безотрадное — в красивое, серость — в яркую многоцветность…

Одета Ксения была в голубой комбинезон, не скрывающий восхитительных форм тела. Волосы она заплела в косу, которая тяжелой короной украшала голову, открывая длинную шею с серебряной цепочкой на ней. В мочках ушей поблескивали серебряные сережки с сердоликом в форме листика березы. На среднем пальце левой руки — перстень с таким же камнем. Неброско, просто, но в этой простоте скрывался некий шарм и тонкий изыск, свойственный только истинному художнику — не в смысле профессии, в смысле свойств натуры.

— И долго ты намерен так сидеть? — раздался волнующий голос девушки.

— А? Д-да… — промямлил застигнутый врасплох Никита.

Ксения оглянулась. В глазах улыбка, лукавые искры, приветливость и готовность выслушать любое известие. Повинуясь зову интуиции, Никита подошел к ней и молча поцеловал в полураскрытые пунцовые губы, ответившие на поцелуй с неожиданно нежной силой. Минута длилась долго, а тишина в мастерской была такая, что ощущалось кипение крови — в губах, сердце и руках, сжимавших девичьи плечи. Затем, снова повинуясь властному зову интуиции, Никита разжал объятия, оторвался от Ксении и отступил на шаг. Девушка смотрела на него без улыбки. Глаза ее стали огромными, глубокими, и радость в них соседствовала с сомнением.

Никита стиснул зубы, отступил еще на шаг. Снова это загадочное сомнение, что и в глазах Толи Такэды. Ах, друзья мои, приятели, откуда же эти сомнения? Что вы такого видите во мне, что позволяет вам сомневаться?

— Надо же, — все тем же спокойным низким голосом произнесла девушка, — на двадцать седьмой день знакомства ты наконец соизволил поцеловать меня. Я думала, ты смелей.